Итог стоил потраченного времени, стоил утраченных остатков сна. Тот, кто сказал, что интеллект Шерлока сексуален, просто не видел детектива в текущей позиции. Пожалуй, даже Джим со своими сверхзапросами почти признал его незаурядность еще до того, как интерес, что далек от эротического, но сильнее оного в разы, погнал в сербское захолустье. Не сказать, что «Шерлок под веществами» был шоу из ряда вон выходящим, но возможность блеснуть из раза в раз выпадала Джиму только так, и никак иначе. Пока детектив способен дышать и мыслить, Мориарти навечно остается неприлично четким образом в Чертогах, его невестой Франкенштейна; его проклятием, наваждением — вольным или невольным — и так до последнего вздоха и сопутствующей тому последней мысли, которой станет все тот же Джим.

   Ему знакомо это состояние, знакомо до фантомной боли в области скул. На Мориарти не действовали стимуляторы, не действовала сыворотка правды и любой ее эрзац. Разве что арии Баха можно было счесть ответом, в отрыве от изумления MI6, что ожидали любой естественной реакции, кроме получившейся: от приступа бреда до наркотического отравления.
   Шерлок выдавал реакции еще занятнее.
   Мориарти потер уголок губ, сдерживая мелодичный смешок, когда очередной болван, осчастливленный познаниями в собственной личной жизни, поспешил свернуть удочки, оставив детектива в блаженных тишине и одиночестве. Ну, почти в одиночестве. Третий случай за неделю, и Джиму надоело веселиться по этому поводу. Складывалось впечатление, что все боевики как на подбор рогоносцы или склеротики, и Шерлок просто говорит все, что взбредет в его порядком побитую голову, совершенно случайно попадая в точку. Мятная жвачка утратила вкус, прилипла к зубам, и Джим бесцеремонно прилепил ее к стене, вытаскивая из одного уха наушник. Пока визави не поднимет голову, если сможет, разумеется, ему придется довольствоваться видом неброской обуви криминального гения.
    — Кошмар и антисанитария, — коротко подвел итог Мориарти, сдвигая с бровей шапку. — И целыми днями накачивают всякой дрянью: твоя стихия, Холмс.
   Смех на высокой ноте разрезал пропахшую потом, кровью и порохом, тишину. И как его в этот раз защитило одиночество?
   — Как здоровье? Руки, ноги, ребра, сердце…  Тш... нет-нет-нет, ничего не говори, я все сам пойму, — небольшая ладонь скользнула по грудной клетке, замерла на пару мгновений, и опустилась, потирая пальцы друг о друга. Мориарти поморщился, застыв ладонью в воздухе. И стряхнул с кончиков чужое сердцебиение, констатируя очевидное. — Слишком часто, Шерлок. Скажи, у тебя иммунитет, или просто любишь пожестче? Уж прости за праздное любопытство.
   
      На языке вертятся еще сотни сотен комментариев, но теперь Джим просто стоит, смакуя взглядом каждую из алых отметин. Останутся шрамы, много шрамов — при мысли о том, что парочку можно оставить самому, пробирает горячечная дрожь. Сколько он не спал, не ел, не пил — так удачно совпало, так на руку, и все равно: прозрачный, болезненно прямой (старается) и сохраняющий достоинство (вполне выходит). Выпирающие лопатки словно рвутся ввысь над линией позвоночника; стоит нажать ладонью на изгиб спины — с силой и кровожадным энтузиазмом, до приятного слуху хруста, и пленник обзаведется крыльями. Чудно, чудно.
   Джеймс сдержал возбужденный вздох.

   — Мне нравится, как ты выглядишь и… пахнешь, — интонации снижаются до приятной хрипотцы, странно идущей вразрез с выражением легкой брезгливости на лице. — Есть в этом что-то мужественное. Шрамы украшают мужчину, Шерлок. Я добавлю еще, если ты попросишь, — резкий смех влился кипятком в уши, после чего затих так же внезапно, как и сорвался. — А если попросишь очень хорошо, то тебе это даже понравится.
   Мориарти не следует садистским порывам — о, нет, это слишком простое и заурядное чувство из тех, что положено ощущать нормальным людям, когда враги оказываются в их полной власти. Джим всего лишь смотрит на Шерлока, на эту картину маслом — почти произведение искусства — и понимает его незавершенность.

Хватило пары часов, чтобы начать понимать все, о чем каркали сербы и двух с половиной, чтобы уверенно выдать что-то вслух. Не сказать, что Джиму лень напрягаться, но наемники и труженики за идею — так унылы, суетливы, так мешаются. Сымитировать бы поджог и выкурить это стадо, если не взорвать скопом в этом чертовом подземелье, в котором обозначилось основное место их пребывания. Сосредоточенное скопление во всем своем численном превосходстве. Даже не понимая, кто угодил им в руки, мальчики применили все меры предосторожности, кроме одной, что требовалось обеспечить еще давно. Тест на IQ всему линейному персоналу, собственно.
   И как его легендарная империя не развалилась раньше?

   — Что насчет твоей жизни, Шерлок? Готов пойти на все, лишь бы остановить рост паутины — о, нет, прости, — Джим негромко смеется, — лишь бы развлечься.
   Он видит все детали, умный мальчик, сообразительный малыш.
   — А на то, чтобы покончить с ней раз и навсегда… кишка тонка, да?
   Он ловит все намеки. Джим говорит не о паутине, на которую всегда было плевать, а уж сейчас плевать трижды. Джим наблюдает.
   Как Шерлок молча наблюдал за разрушением своей репутации, так и Мориарти безмолвно находится в последнем пристанище, глядя на то, как Холмс рвет последнюю нить. Джим просто наблюдает — отдает должок, который не вернул еще там, в Лондоне. Если Шерлок выдержит, это будет последний его рывок, и Майкрофт придумает ему занятие поизощреннее, чтобы не было скуки, гниения, белого порошка. Младший выдержит — иначе ему нет пути назад, учитывая сколь многих Джим оставил за собой, сколь многих детектив сумел стереть с лица земли, и сколь много осталось тех, кто с удовольствием отомстит за тех, кого стерли. Можно танцевать со смертью сколько угодно, но страх, как бы не был он залакирован и надушен, Джеймс чует сильнее запаха пота и нечистот.
   Немного об их различиях.
   Джим говорит, и говорит, и говорит. Говорит о девочке пяти лет, увешенной динамитом. Милая малышка, прирожденный бизнесмен. Дай сто фунтов — и она скажет и сделает все, что требуется; Джиму приятно думать о том, кто из нее вырастет. Однажды она придет к Шерлоку и скажет: помнишь? Помнишь, я чуть не умерла из-за тебя? Твое представление, Холмс, было впечатляющим, но и взрывчатка была настоящей. О слепой старухе с четвертой стадией рака и почти полной парализацией. Она забрала у общества достаточное количество времени на свою старость, чтобы отдать его сразу, и особо не мучаясь. Мориарти не убивал ее, нет-нет-нет — ее убил Шерлок, не положивший трубку вовремя.
   — Но после услышанного тебе все равно на жизнь пожилой леди, верно?
   И вполне достаточно о сходствах.

   Мориарти выкладывает ему все свои схемы, раскрытые и нет; раз за разом, в каждый свой визит. Особенно концентрируется на раскрытых: интересуется деталями, что особенно впечатлили, словно невзначай спрашивает мнение и тихо бесится, не находя должного отклика. Он подменил заложника на глазах у дюжины боевиков и они даже не заметили. Ну как тебе, не унимается Джим, как тебе, как тебе, КАК ТЕБЕ?
   Как тебе схема с серийными самоубийствами? — пристает к Шерлоку он. Как тебе убойный цирк? Как тебе..?
   — Ну уж нет, Шерлок-зануда, не смей отключаться! — приказ на высокой ноте, похожей на взвизг циркулярной пилы, хлесткая пощечина совпадают с последующим: — Напряги свои заклинившие Чертоги, милый, и вспоминай. Что тебя впечатлило?

— Впечатлилобывпечатлилобы, пффф, — скороговоркой проговаривает Джим и испускает раздосадованный вздох.
   Alles Luge. Ричард Брук никогда не существовал и ключа от всех дверей тоже не существовало.
   "Все жизни заканчиваются. Неравнодушие — это не преимущество."
   Лжи так много, что хочется закрыть уши, но Джим позволяет ей обжечь слух. Око за око.
   "Ты даже не настоящий ирландец, Джим, — ты просто имитируешь акцент."
   И — о, чудо, — Мориарти затыкается, внимая чужим словам, словно они его интересуют, словно дивный новый мир засквозил через щели в полу, что с неопределенной улыбкой изучал Джим, пока внутри поднималось нечто знакомое, смахивающее на раздражение, но раздражением не являющееся.
   Как он смеет? Раскритиковался тут.

   Джим не стрелялся, у Джима вообще не было с собой пистолета, и про свою недооцененную гениальность он не твердил. Нужду в аудитории и публике вполне удовлетворял Холмс и старший Холмс, потому что внимание это было настойчивым, навязчивым, близким к всемирному масштабу, а больше Мориарти тогда и не требовалось. Признание своей незаурядности обрел по щелчку пальцев и нажатию кнопки пульта, хоть и не нужно ему было это признание: когда самоуверенность бьет в глаза, людям не нужны доказательства. Поверят на слово — всегда верили. Только Шерлоку нужны были улики, пресловутые доказательства, азарт погони, острые ощущения, увлечение игрой, о которой он, стало быть, успел пожалеть.

     — Твоя проблема, Шерлок, в том, что ты вечновечновечно ищешь впечатлений, — когда-нибудь Джим перестанет произносить слишком много слов за раз, тогда, когда выстрел станет настоящим. — Моя тоже, — со смешком признал он. — Или нет.
   Или нет у них ничего общего, кроме любви к брендам, которую Шерлок скрывает так тщательно, словно это уравняет его в глаза окружающих с самими окружающими или с одним консультирующим преступником, который не выходит из дома без трехчасового подбора запонок и кратковременной истерики.
   — Наша проблема в том, что мы оба ищем, но не находим, — щелчок, еще один. — И никогда не найдем, это правда, голая нелицеприятная правда, — пальцы провели по плечу, тотчас затрепыхавшись в брезгливом жесте, стряхивая с кончиков пот и еще что-то невидимое.
   Правда скучна.
   — Если я что-то и ценю в этом мире, так это свободу выбора и воли, точнее, неуемное стремление к ним, — касаемо немногих, в некотором необщепринятом смысле. Стремление к нарушению чужих границ, тщательно оберегая свои границы. — Это есть в тебе. Я видел.
   Еще один щелчок, громкий звон цепей, звучно рухнувших на пол.
   — Что тебя сдерживает?

Чашки чая не нашлось. Нашлось нечто другое.
   — Приятно снова очутиться дома, — произносит за спиной знакомый приятный баритон, — ощутить запах, почувствовать биение его сердца. Я могу остановить это. Могу остановить его сердце.
   Они стоят на крыше, лондонский ветер дует в лицо, треплет холмсовские пряди, делая статичную картинку хоть сколько-то подвижной. Джим говорит, но продолжает оставаться неподвижной декорацией, поглаживая ребром большого пальца невидимое дуло невидимого пистолета.
   — Полтора года назад он спрыгнул с многометровой высоты и выжил. Как, спросят они. Как?
   Обычных людей раздражает неведение, но они слишком ленивы, чтобы просто взять и как следует подумать. Мориарти скосил взгляд вниз, чуть подавшись вперед. Декорация двинулась с места, взглянула на чужой профиль, выглядывая из-за спины, заулыбалась. Заговорила снова.
   — Полтора года назад он прострелил здесь череп, чтобы вернуться к тебе в Сербию. Как ему это удалось?  — Джим сложил пальцы в импровизированный силуэт пистолета и озадаченно потер подбородок, продолжая пожирать взглядом чужой профиль. — И удалось ли?
   Разумеется, нет — он продырявил собственный затылок, а после этого не выживают. Даже Мориарти. Он знает это и Шерлок знает тоже, однако…
   — Сто восемнадцать лет назад она вышибла себе мозги, а спустя сутки после смерти начала убивать.
   Джеймс слегка повел плечом, разминая шею до почти слышимого неприятного хруста. Неизвестность раздражает Шерлока, сводит с ума или в могилу, что в данном случае почти равнозначно. Ладонь мягко легла на плечо, обтянутое демисезонным пальто, но пальцы ощутили жар распаленной кожи и неприятную влагу. Шерлок ощутил ответный жар тоже, не мог не ощутить. Это куда чувствительнее пощечины.
   — Как она это сделала?
   Как? Как? Как?
   — Ну же, напряги извилины.
   Низкий смешок: что имеем, не храним.
   Красноречиво-нескромное движение пальцев другой руки, «перезаряжая пистолет», коротким движением прикладывая к губам, чтобы после прижать к чужому виску. Сквозь знакомый запах городского смога, смешанного с предгрозовым запахом, проступило явственное амбрэ подвала, пота и соленого, с окисью, металла. Смотрят вниз, на мелких суетящихся муравьев, еще не знающих, что скоро, совсем скоро детектив года украсит собой асфальт, но Джим почему-то на корточках, не в пальто и не в костюме, толкает высокопарные речи, так привычно обещая небо в алмазах, задумчиво потирает подбородок, недоуменно смотрит в потолок в коротких перерывах между фразами и возвращает Холмсу горящий взгляд.
   — Неплохая разминка для мозга перед смертью. Мы скоро встретимся и ты пожмешь мне желаемые части тела, будь уверен. Я не слезу с тебя живого, Шерлок, и если смерть — это сексуально, — Мориарти сделал короткое, едва слышное пиф-паф улыбающимися губами и опустил «пистолет», взъерошивая затылок. Задумчиво уставился на частички собственных мозгов, застрявших между пальцами, — то ты точно не девственник.

Что он ждет от него — от плода воображения, персонального лекарства от скуки, очередного воображаемого друга, что столь же реален, как цепи, извилистой змеей устлавшие пол? Банальных угроз, опостылевших заверений в том, что нет-нет-нет, не остановит, ведь это слишком скучно, а Шерлок должен жить и мучиться, потому что он, Джим, так сказал?
   — Нет, не время думать об этом, — звонкий смех ударился о стены, интонации метнулись ввысь и вниз, словно теннисный мячик отскакивая от бетонного пола, смягчаясь и забираясь в чужие уши ледяной жижей. — Еще не время. Обещай мне, — почти ласково коснулся чужого подбородка, приподнимая и заглядывая в слезящиеся мутные глаза Холмса, — что подумаешь об этом позже.
   Всего одно движение и детектив валяется на полу с неестественно вывернутой шеей, более не делая попыток думать: о Мориарти, Англии, об Эмилии Риколетти. О, сколько было искушений покончить с этим здесь и сейчас — где только не было, когда только не было. Мориарти не слышит музыки, грохочущей в чужих Чертогах, а Шерлок словно провалился в оркестровую яму, того и гляди начнет подпевать или пританцовывать, но оставим это зрелище на растерзание вашей больной фантазии.
   Мориарти не слышит Алоиса и его нытья, не слышит повторяющегося выстрела. Не видит Эту Женщину и Молли, кричащую, что спать нельзя, но точно знает, что они с Шерлоком в этом подвале не одни. Джим не рад невидимым свидетелям, желая владеть чужим разумом единолично и безраздельно, поэтому острый всплеск раздражения выражается в резко вскинутом подбородке — своем и, своими же стараниями, Холмса, — еле слышным шипением, когда пальцы зарываются в спутанные длинные пряди на затылке пленника, дергая назад и заставляя его смотреть на Мориарти и только на него. Остальные подождут, а у экс-короля, приподнявшегося, чтобы смотреть на Шерлока сверху вниз, осталось не так много времени.

   — Думаешь, так ловко всех обставил, Шерлок? Только не меня! — сколько их, верящих и сомневающихся, празднующих и скорбящих, клинических идиотов или просто дураков. Мориарти нервно раздул тонкие ноздри, ловя во взгляде пленного хоть какой-то намек на просветление. Не поймал. Разочарование и легкая горечь, некогда самая горькая горечь во всем Лондоне, когда-нибудь она отравит его и разделит пополам: тело отдельно, душа отдельно, а этот помятый умник даже не поймет, в чем дело, навечно похороненный в собственных Чертогах. И где-то на периферии остатков самообладания, на тонкой границе между настойчиво стучащим "пора уходить" и матушкой истерикой, неизменно скачущее и громкое: — слишком глубоко. Слишком глубоко, Шерлок. Я сказал не отключаться!
   Железный захват, запрокидывая голову пленника назад, несколько щедрых хлестких пощечин свободной рукой, больно ударяясь неудачно отскочившим запястьем о скулу. Последний пункт — Сербия — конец всего и начало чего-то нового. Что-то близко. Может, Мориарти, а может и нет. Нити, его прекрасные нити, порваны все до единой, и единственная, напряженно натянутая и тонко звенящая, как голос самого криминального гения, оказалась здесь.
   Джим разжал пальцы, выпрямляясь.
   — Мы еще встретимся, — ни смеха, ни обещания, голая констатация и еще немного раздражения, — ты всегда знаешь, где меня найти. Не скучай. И улыбнись, Шерлок, — мягкий шаг назад, знакомый, шаркающий. Беспечный взгляд через плечо, оценивая приближение тех, кто негромко переговаривается в коридоре. — Улыбнись.

   Можно реализовать шальную мысль: щелчок, хруст, и сердце, которое все же есть, остановится навеки — на сей раз по-настоящему.
   Не сегодня. И не в ближайший год. Шерлок ему нужен, как Всевышнему был нужен Великий Потоп, как Ироду была нужна ночь тысяч смертей. Джим знал: Шерлоку понравится избиение младенцев, потому что и Джиму это нравилось. Каждый катаклизм — уничтожение преступной сети является именно им — влечет за собой последствия. На смену старому приходит нечто новое, что также — хорошо забытое старое. Кто вспомнит злодея-консультанта, некогда стоящего у истоков жанра?
   О, многие. Добро пожаловать в начало новой эры.