Холли сидела, подобрав под себя ноги, и теребила платок. Ускользать из банкетного зала, когда официальная часть презентации окончена и главные поздравление отзвучали, стало чем-то вроде традиции. Гости сосредотачивались на напитках, Билл блистал остроумием – это позже его шутки перейдут грань дозволенного, тогда вмешается она, как вмешивалась всегда: возьмет под руку, уведет в сторону, убедит – пора домой.
Пока же мистер Гарднер почивал на лаврах. Сегодня его вечер.
Белый мрамор столешницы, плавно перетекавший в овальные чаши раковин, источал приятную прохладу. Бумажная салфетка рассыпалась пылью под тонкими пальцами. У женщины был свой способ изводить носовые платки. Наверное, на каждого мужчину отпускается определенное количество слез, и свои она выплакала.
На первой их общей презентации она рыдала: укрылась в туалетной комнате, размазывала по щекам потекшую тушь, и этот неловкий момент, когда дверь открылась, впуская кого-то из приглашенных, или сотрудницу издательства… Метнулась, спряталась в одной из кабинок, а после мучительно вслушивалась в каждый шорох.
Рано, или поздно кто-то обязательно заходил, только Холли больше никогда не позволяла себе проявлять чувства на людях. И сейчас, увидев невысокую брюнетку, смела бумажную крошку с юбки в корзину для мусора и встала, с первой попытки попав в сброшенные на полу туфли. Оправила платье – тонкий жемчужно-розовый шифон, со змеящейся от подола к лифу вышивкой в тон, поверх плотного футляра. Обернувшись к собственному отражению в зеркале, убедилась в безупречности макияжа и прически.
Вежливо улыбнулась зазеркальной версии гостьи. Видела раньше, как эта женщина разговаривала с Биллом – сразу после издателя и приглашенного литературного критика. Красивая, яркая, притягивающая взгляды. Похороненная глубоко внутри шевельнулась зависть. Миссис Гарднер не ревновала мужа – никогда не любила.
– Простите, – заученные с детства фразы, ничего не означавшие, просто так принято.
Уединение нарушено – пора возвращаться.

Повернулась спиной к отражению, сделала шаг – почти ушла, когда прозвучал вопрос. Голос – даже его интонации соблазняли. Холли так не умела: слова рассыпались льдинками.
Откуда незнакомке известно ее имя? Конечно, стояла в первом ряду, пока Билл выступал, и потом рука об руку, когда слушал поздравления издателя. Муж никогда не представлял ее – говорил: «моя жена» и забывал. Конечно, на фоне других она выглядела пыльными манекеном из Музея мадам Тюссо.
– Мисс Адлер, – правила требовали ответа.
Правила не предписывали официального представления в туалетной комнате – парой ничего назначивших фраз можно обменяться и с абсолютно незнакомым человеком.
Эта женщина знала Билла, но он об этом знакомстве не упоминал, хотя обычно был довольно словоохотлив. Холли знала – муж наслаждается звучанием собственного голоса. Мнение слушателей его не интересовало, как и ответы на риторические вопросы, вот она и думала о своем, лишь иногда выхватывая из повествования имена, или факты.
И что это должно значит, что она должна чувствовать – ревность? Или облегчение, что неверный проводит ночи с другой, или досаду за собственный оскверненный брак?..
А ведь так старалась поддерживать видимость благополучия.
– Вы хорошо разбираетесь в современной литературе? – Миссис Гарднер полагала, что издательство работает с одними поставщиками – не посещала чужие презентации: на них Билл не обязан был приводить жену.

Шампанское… она никогда не могла толком распробовать его вкус. Слишком волновалась: чтобы Билл не сказал глупость с трибуны, чтобы критики не взъелись, ведь она так старалась поддерживать с ними хорошие отношения. Обсуждала последние новинки, ненавязчиво хвалила написанные на них рецензии.
Сама знала, что бестселлеры мужа далеки от настоящей литературы. Так, чтиво на один раз: занять руки и глаза в метро по дороге на роботу.
Но никогда Холли не призналась бы об этом вслух, тем более перед посторонним человеком.
– Билл очень талантлив. – Тщательно дозированная гордость, чтобы скрыть горечь.
И снова хотела ускользнуть, но услышала вопрос и почувствовала, как кровь приливает к щекам. Что за фантазия – сбежать куда-то, чтобы выпить вина. Ведь ей нужно возвращаться, чтобы гости видели, шептались за спиной, какую молоденькую девушку мистер Гарднер сегодня обнимает слишком крепко.
Хотела отказаться – отшутиться, может быть, или сослаться на головную боль, ее алкоголь лишь усилит. Но встретилась взглядом с мисс Адлер. Что-то было такое – в ее глазах. Словно маленький заговор, брошенный вызов. Холли никогда не принимала вызовов.
Никогда раньше.
В чем секрет этой женщины, так легко нарушавшей все правила, приличествующие официальному вечеру.
– Да, – это правда она сказала? И поспешно добавила положенное, – с удовольствием.
В конце концов, ее обязанность сегодня – развлекать гостей.

Она не хотела выбирать, ничего не хотела решать: здесь – как уже поняла – в чужом кабинете, куда вошла непрошенной гостьей.
Остановилась у окна, за ним – оживленная улица, расцвеченная теплым светом фонарей, фарами проезжающих машин, сдержанными витринами дорогих магазинов. Мучительно захотелось туда – на свободу, легко ступать по тротуару, убегая прочь от издательства, пафосной вечеринки, убегая от Билла, этой женщины с чарующим голосом и магическим взглядом, от самой себя: маленькой, напуганной, потерянной, не знающей, как поступить в неловкой ситуации.
Правила приличия всегда были ее броней, и сейчас чувствовала себя как никогда уязвимой. Словно обнаженная стояла без всех своих заученных фраз, вежливых улыбок, ненавязчивого равнодушия, и не могла ни остаться, ни уйти, ни показать страха: парализующего, разливающегося по телу волной горечи и сожаления.
Мисс Адлер – как может она врываться в чужое пространство столь бесцеремонно, беспечно, распоряжаться, словно имела на то полное право, словно хозяйка в своем доме. Тревор… память услужливо нарисовала лицо сурового мужчины немного за сорок. Холли была с ним знакома: «здравствуйте, сегодня солнечно, но к вечеру обещают дождь»; сомневалась, что обрадуется вторжению.
Снова взглянула на кресла: уютное, обтянутое черной кожей, пропитанное запахом табака, хозяйское, и жесткое с высокой ровной спинкой – для гостей. Так и осталась стоять, всем своим естеством протестуя против происходящего.
– Билл будет меня искать, – ухватилась за эту мысль, словно за соломинку.

Рука почти на дрожала – Холли отвлеклась: слова жалили, словно ядовитые скорпионы. Знала, что Билл не хранил ей верность – он даже не особо пытался скрывать свои похождения. Но слышать подтверждения от постороннего человека было больно.
Она столько вложила в этот глупый брак, бессмысленного мужчину, который – во всех смыслах – не ровня ей. И даже не могла назвать произошедшей ошибкой, юношеской прихотью – произнося клятвы, знала, что те будут нарушены, и все же слушала, как повторяет слова обета за священником. Из одной клетки сбежала в другую, и вот уже сколько лет бережно подправляла погнутые прутья, подкрашивала ржавчину, создавая видимость порядка – мнимого благополучия.
Не справилась.
А эта женщина – кто, очередная любовница – насмехалась.
– Билл – видный мужчина, – сама удивилась, как правильно прозвучали интонации: гордость и равнодушие.
На мистера Гарднера действительно засматривались, особенно молоденькие женщины, но, вероятно, иногда мужу хотелось разнообразия.
Пригубила вино, и снова не разобрала вкус. Горечь отравляла все, к чему бы ни прикоснулась на официальных приемах, или в ресторанах, куда время от времени была вынуждена ходить.
Еще глоток, несколько реплик – обмен колкостями. Холли знала правила этой игры, едва ли не единственной из всех привычных с детства, что действительно была по душе. А потом можно уйти – сослаться на что угодно: поздний час, начинающуюся мигрень, необходимость увести Билла, пока он еще способен себя контролировать. У жены масса обязанностей.

Один бокал – чтобы было, что держать в руках, за чем спрятаться, чтобы соблюсти условности – редко позволяла себе больше вне дома. Нетрезвая женщина – это так вульгарно, гораздо хуже, чем пьяный мужчина. Джентльмену могут простить бестактность, но леди всегда должна оставаться на высоте – вот такое вот равенство.
И все же чувствовала, как в вине растворяются крепкие узлы вежливой сдержанности – этого железного корсета, заставляющего прямо держать спину, и высок – подбородок; ходить ровно, говорить банальности.
Бестактный вопрос. Сожалела ли она? Если быть честной с самой собой – нет. Что могла, делала в условиях, в которые была поставлена: на что угодно пошла бы, чтобы сбежать из дома. Единственным выходом был брак, и уже неважно с кем. Не существует идеальных мужчин, в каждом найдется изъян, если присматриваться достаточно долго.
– И как долго могло так продолжаться? – позволила себе толику заинтересованности и… сочувствия?
Нарушала все правила, отвечала вопросом на вопрос, но не отвечать же на него, на самом деле! Исповедь – не только в откровенных рассказах о своем прошлом, она так же в темах, которых касаются в беседе.
– Нет, спасибо, – чуть отвела руку, сделала еще глоток, и все же бокал оставался почти полным.
О чем могла сожалеть эта восхитительная женщина? При взгляде на нее воображение рисовало идеальную жизнь, исполнение всех желаний, пьянящую свободу – Холли почувствовала острый укол зависти. Снова.
– Брак – это работа на полный день. – Нюанс, о котором феминистки забывали.