Шелест страниц не заглушил раздавшихся шагов. Себастьян весь подобрался, затаившись и ожидая. О каких либо «псс» и прочих достаточно эффективных способах привлечения внимания Эстер и речи быть не могло. Тот факт, что она теперь была вся как на ладони, изрядно пощекотал полковнику нервы, но, как это ни странно, мужчина попытался и в досадном промахе найти что-то хорошее. Девушка целиком и полностью завладела их вниманием, предоставляя тысячу и одну возможность теперь уже застать врасплох парочку вторженцев, чем Моран и поспешил воспользоваться.
Скрип очередной половицы – третьей, если считать от самого конца, сопровождался скептическим хмыканьем адвоката и небрежно-самодовольным:
- Я вам не верю.
Стоит лакированному ботинку опуститься на пыльный пол холла, как дуло упирается Фитеру в висок, сверля пустой глазницей редкие седые пряди в угольно-черных волосах. Возможно, за этот вечер их стало на несколько десятков больше…
- Руки, - предостерегает Себастьян, как только адвокат предпринимает попытку к сопротивлению и тянется к револьверу.
Монахиня соображает куда быстрее и резво устремляется обратно по лестнице наверх. Себастьян выплевывает короткое смачное ругательство, провожая взглядом мелькнувшую рясу. Для своей комплекции Фитер довольно проворен и умудряется в несколько коротких мгновений выудить оружие. Саданув отвлекшегося Себа в бок, он тоже делает пару шагов назад, оказавшись теперь на расстоянии прежних пяти ступеней от киллера.
В такие моменты кажется, будто время течет как-то по-особенному. Иногда те же пару минут могут растянуться в нашем представлении в пару часов. Так и сейчас Моран чувствует любимый привкус этих диких вечностей в своей крови, когда секунд шесть явно превышают в его понимании и несколько минут. И дело не в том, что реальность становится какой-то вязкой и замедленной, нет. Скорее внутренние часы дают сбой, задавая собственный темп происходящему.
Податься вперед, не давая врагу ни единого мгновения на раздумье, почти пропустить удар, ввязываясь в короткую и, пожалуй, даже не серьезную потасовку, опрокидывая адвоката на спину. Не привычный к чему-то подобному, грузный мужчина явно не может оказать достойного сопротивления, разве что ухватившись за ворот рубашки полковника и пытаясь увлечь противника за собой. Себастьян цепляется одной рукой за перила, все-таки сохраняя равновесие, в то время как Фитер тяжело прикладывается головой об выступающую ступеньку. Делая глубокий вдох, Моран выдергивает из мокрой ладони адвоката револьвер, попутно подаваясь вперед и придавливая сильнее его к ступеням поставленной на грудь ногой. Единственная пуля как будто виновато глянула на Себа, бегло осмотревшего чужое оружие.
- Держи. Всего одна, но лучше, чем ничего, - протягивая не глядя револьвер своей невольной напарнице, произносит полковник. – Ты стрелять умеешь?
С одной стороны что-то подсказывает Морану, что единственный ответ, который он сейчас может услышать, будет отрицательным, но с другой… Здесь все настолько неслучайно, настолько странно и немного по-идиотски, что сюрпризом больше, сюрпризом меньше – уже не принципиально.
- Вы, это все вы! – хрипит в каком-то почти пьяном трансе адвокат. – Ты и твоя подружка…
В мутных ошметках скупого света, едва достающих до лестничного пролета, с трудом различимы мутные разводы, стремительно расползающиеся из-под головы Фитера. Веки грузного мужчины стремительно тяжелеют, хотя он все еще продолжает бессвязно сыпать обвинениями, переходя на шепот.
- По крайней мере нам не придется долго и нудно убеждать его в своей правоте, - подытоживает Моран, склонившись над потерявшим сознание человеком, который умудрился крепко приложиться затылком.

Они поднимались по лестнице, и каждый следующий шаг становился точкой невозврата на пороге решения кровавой головоломки. Чутье, но не праздный интерес, тянули Морана выше, куда-то в бездонную глотку темного коридора, где притаился невидимый враг. О, Себастьян почти ощущал под пальцами чужую самодовольную улыбку, но от этого лишь усиливалось желание стереть ее окончательно. И не важно – одним точным выстрелом, сотней дрянных, собственными руками или подручными средствами.
Вот только столь «своевременно» отключившийся свет ничуть не упрощал задачу заложникам обстоятельств. Разве что быстро нашедшаяся Эстер со своим телефоном несколько поправила их положение. Что ж, весьма похвально, потому что себе Моран признался честно – сам бы не додумался до столь элементарной вещи. Полностью бы обратился в слух, готовый выстрелить на любое едва различимое дыхание в паре шагов.
Находка в комнате уже не удивляет Бастиана – дело не в том, что он и не такого навидался, а пару раз даже выступал главным дизайнером, но это лишнее, конечно. Смерти, смерти, смерти – зловоние распространяется по дому так быстро, будто сама безносая дышит прямо полковнику в лицо, не осознавая масштаба собственных проблем с пищеварительной системой. И дело вовсе не в разложении и элементарных биологических процессах. Ощущение опасности, беспокойство и раздражающая атмосфера триллеров нестерпимо действуют на нервы.
Телефон бряцает о пол, падая экраном вниз и фонарик жутковато освещает лица невольных напарников своим неестественно-белым светом, как в детстве приставляют огромный фонарь к подбородку, рассказывая очередную страшилку. Позади Эстер, прямо над лестницей, дрожит лампочка, издавая предсмертные хрипы, но сдается – загорается слабым желтым огнем потерянного в тумане старого маяка.
Источником шума является никто иная, как беглянка – она выходит прямо из комнаты офицера, сжимая в руках длинную трость. Монахиня теряет последние крохи самообладания и рассудка, будто здесь действительно разыгралась эпидемия невменяемости, действующая по принципу какой-нибудь эстафеты.
- Негодяи, - негромко произносит она, будто боясь потревожить дом, кишащий мертвецами. – Негодяи и самозванцы! Будет вам притворяться! Нет, довольно, вы больше не станете преследовать меня. Господи Боже, спаси и оборони меня от когтей Сатаны… – взмолилась она окончательно уверившись в причастности Эстер и Себастьяна. Бесконечно далекий от религии Моран только недовольно нахмурился, прикидывая что с этим можно сделать.
Она кажется совсем девочкой в этом мрачном свете единственной лампы. Да, Луи Дагер вполне мог спать спокойно – есть в жизни вещи, которые действительно стоило бы унести с собой в века. Например, эту картину самого чистого страха, решимости и полнейшего осознания собственной неспособности как-либо противостоять неизбежному. Только суровая длань судьбы настигает ее вовсе не с той стороны, откуда монахиня уже изготовилась принять удар – из боковой комнаты медленно, как-то даже по-змеиному, выскальзывает рука. Почему-то Себастьян думает сейчас не о том, что вполне может что-то с этим сделать – в памяти всплывают числа какого-то исследования: в год больше людей умирают от арахиса, чем в столетие от укуса змеи – и это кажется безумно важным. Пока эта до сумасшествия мужественная женщина произносит обличительную речь, за рукой тянется темное пятно, мутно растворяясь в скупом свете. Длинное, похожее на сорочку, платье, наталкивает на бескомпромиссный вывод о том, что неизвестный – женщина. Все в ней было каким-то несуразно-огромным: коренастая, почти мужская, фигура и мощный громадный череп, как у Уильяма Хейга, и длинные руки, похожие больше на лапы какого-нибудь крупного примата, вроде суматранских орангутанов. Моран только сейчас вскидывает руку, целясь, но ждет. Все-таки здесь творится черт знает что. Женщина одним броском зажимает рот бедняжке и притягивает к себе, используя на манер живого щита.

Философия. Праздные размышления – удел иждивенцев, бездельников и любителей поплевать в потолок. Люди такого сорта часто странствуют в поисках истины, утруждая свой мозг размышлениями о высоком. Легко рассуждать о ценностях, когда ты попыхиваешь трубкой и устремляешь задумчивый взор на собственные зеленые лужайки где-нибудь в графстве Оксфордшир. Не составляет так же особого труда строить глубокомысленные догадки вокруг неоплатонизма, Юма и борьбы с авторитетами, заставляя приятелей важно кивать, а девушек изумленно хлопать ресницами, пряча очередной зевок. Подобная дорога ведет любого человека, вынужденного так или иначе зарабатывать себе на хлеб, прямиком в ад. Хаос нищеты, отчаяния и непонимания. Что случится, если пласт общества, который находится гораздо ниже среднего, внезапно начнет рассуждать о нормах морали, о собственных правах, о справедливости, даже не углубляясь в более тонкие материи, вроде бессмертия души? Вы видели торговку, которая убивается над недавно привезенным толстолобиком, потому что поступок – убийство – это жестоко, нелогично и аморально? Что рыба, черт ее дери, страдала? «Праздность – мать всех пороков». Моран мог назвать себя «праздным» едва ли раз шесть в месяц. И он уж точно не пытался в честно заслуженные выходные связаться с космосом, разобраться что там и вокруг чего вращается или оспаривать убеждения Свами Вивекананда. Ты голоден – ешь, мучает жажда – пей, одолела скука – отправься в паб или купи себе билет на ближайший рейс в Будапешт и провозись в его окрестностях с загонщиками двое-трое суток. У Себастьяна все предельно просто: есть черное и есть белое. Никаких полутонов, оттенков, плавных переходов. Категоричность – лучший способ выживать, не создавая самому себе проблем.
Что делать с монахиней полковник пока слабо представлял. С одной стороны это всего лишь рехнувшаяся от страха истеричная тетка, которая и вреда-то особого нанести не сможет. С другой стороны все было, как в той шутке: «Нас было двое - нас кто-то предал». Последний выживший в этом дурдоме, если только маньяк не был в довесок и самоубийцей, по логике вещей, являлся виновным. Увы и ах. Как-то слабо этот агнец божий походил на хладнокровного, жестокого, способного обезглавить, человека. Но факты говорили не в ее пользу. Оставались только соболезнования, апатичность и скопившаяся за вечер желчь. Если бы не чужая рука, то вполне можно было начинать отсчитывать время для последней молитвы. Возможно на сцену теперь выходили главные действующие лица, потому что этими руками – Моран оценил – можно было одним ловким движением свернуть шею хрупкой жалкой монашке. Токката и фуга ре минор – наслаждайтесь увлекательными минутами, которые вам отвела реальность, потому что осталось их, кажется, не так уж и много.
В принципе – не будь этих самых принципов и Эстер – можно было бы просто проигнорировать тот факт, что женщина предусмотрительно заслонилась набожной барышней, и открыть огонь. Полегло бы на одного человека больше, но, что важно, стрелок бы уже спускался вниз, довольный перспективой убраться отсюда восвояси.
Во-первых, возмутительно было уже то, что Николс полезла вперед батьки в пекло, рискуя собственной шкурой, выхватив у Бастиана оружие и вообще переняв вся инициативу. Моран сделал шаг в сторону, но вся его напряженная фигура выдавала намерение в любой удобный момент вмешаться. Все-таки слово «динамит» немного охладило пыл, но нисколько не повлияло на изначальные планы полковника на счет виновника торжества. Вот только в представившийся момент, когда заложница была с негромким визгом-всхлипом практически отброшена в сторону, а убийца дразняще открыта и почти беззащитна для того же подлого пинка… Монашка, черт бы ее побрал вместе с каким-нибудь Бальтазаром, налетела прямо на Морана, перегородив дорогу на те самые несколько секунд, пока решалась судьба трех человек, которые точно умирать не планировали. Насчет этой непонятной женщины Себастьян еще не был до конца уверен.
Выстрел. Неумелый, но стоит отдать Эстер должное, хотя бы достигший цели. Когда стрелок наконец разбирается с путающейся под ногами и впадающей в тихую истерику христовой невестой – спектакль окончен. Чип подхватывает ранее отброшенный револьвер, Дейлу остается только перестраховки ради схватить ноющую бывшую заложницу за запястье. Жаль, не до хруста костей.
Вот только здесь полковник почти шокирован. Что за театр одного актера? Какие слезы? По логике вещей, которая пока безошибочно указывала на ревущую бабу,  предыдущие смерти были полностью на совести этой дамы. И безжалостная убийца сейчас разводила сырость, как в гнилой дешевой драме. Что здесь происходит? Да, стрелку не впервой было ощущать себя самым недалеким на празднике жизни – все таки дражайшее начальство частенько ставило подчиненного в тупик – но сейчас абсурд доходил до маразма. Или маразм доходил до абсурда. Не принципиально.
- Ты уверена, что это шутка? – серьезно переспросил Бастиан, обращаясь к новоиспеченному доктору Лайтману. – Что здесь происходит?
Себастьян встряхивает и без того напуганную монахиню, нетерпеливо переводя взгляд с одной женщины на другую. Он не любит оставаться в дураках, не любит, когда его водят за нос и почти выходит из себя, когда ситуация внезапно ускользает за грани его понимания. А именно это сейчас и происходит.
- Я не знаю, не знаю, - намного более правдоподобно плача выдавливает из себя инокиня. По крайней мере, с одной все становится предельно ясно. Себ отпихивает ее куда-то за спину, чтобы не мешалась, и совершает самый верный поступок за сегодняшний день. Стреляет, стоит оружию попасть к нему в руки. Только черное и только белое. Никаких полутонов. Черное на черном – Моран ставит точку в истории одним привычным движением, оставляя мораль Эстер. Хотя мораль и тезка одной из героинь романа Бальзака как-то не особо сочетаются. В конце концов, и не все Себастьяны схожи, чтобы заранее стричь под одну гребенку, так что к черту, к черту эти рассуждения!
У мужчины нет сил даже огрызнуться на командный тон Николс и распоряжения. Никаких пафосных «вот и все», никаких настойчивых и дотошных попыток докопаться до истины. Пришел стрелять – стреляй, а не разговаривай.
- Я сейчас подгоню машину ко входу и надеюсь остаться при руках и ногах, - спускаясь и подталкивая в спину едва передвигающую ногами монашку, пытался объяснить свое предложение «напарнице» Моран. – Вам нужно будет только ждать меня у двери и быстро забраться в салон. Идет?
Голова взирала на проходящего мимо военного почти равнодушно, но Себастьян старательно игнорировал и ее, и труп в гостиной. Хватит с него. Надо убираться отсюда и как можно скорее.

Ветер нещадно хлестал по лицу, будто отвешивал дерзкому человеку пощечины одну за другой. Ужасающий свист, похожий на завывания банши – предвестницы смерти с длинными, тронутыми мельхиором седины волосами – оглушающим гулом стоял в ушах, позволяя различить разве что хруст под собственными ногами. Поэтому приходилось быть очень внимательным, чтобы различить еще чьи-то торопливые шаги. К сожалению, Себастьян не был сверхчеловеком и не услышал приближающейся собаки, которая заблаговременно издала низкий устрашающий рык, перед тем как броситься вперед, загребая снег мощными лапами. Спасло Морана разве что клацанье зубов в паре сантиметров от его лодыжки. Обернись он на странный звук мгновением позже – неприятностей было бы не избежать. Заранее прихваченная тяжелая палка, напоминавшая некогда добротный черенок от лопаты или метлы, опускается прямо поперек собачьей морды, вынуждая зверюгу отпрыгнуть назад, скалясь. До машины оставалось шагов тридцать – не так уж и много – Себастьян продолжал пятиться. Тварь попробовала обойти его со спины, как кружит лайка, заставляя медведя неловко вертеться вокруг себя, пока не подоспеет охотник или ей самой не представиться возможность броситься ему на спину. Как-то раз Моран видел, как такая собака спокойно расправилась с лицевой костью одним сильным движением челюстей. Что же, эта псина могла вполне составить достойную конкуренцию, и теории стрелку было вполне достаточно. Шагах в пяти от цели, когда всего какая-то пара движений и можно будет коснуться рукой холодного металла, сбоку замаячила еще одна черная тень. Но было поздно – Моран расправился одним привычным щелчком на брелоке с сигнализацией и юркнул в салон, быстро - почти трусливо - поджав ноги. Почему мужчина не стрелял, когда можно было решить проблему скоро и радикально? Во-первых, целиться в подобных условиях, значит палить в пустоту. Животное гораздо быстрее мечущегося впотьмах с револьвером человека. Во-вторых, на эту хаотичную стрельбу по суетливым мишенями не стоило тратить патронов. Поэтому только сейчас, заведя машину, он приоткрывает окно, точно целясь из своего безопасного укрытия в яростно бросающуюся на врага тварь. Одна. Вторая. Третья столь же безрассудно прибегает на звук и счет сводится к трем. Три-ноль в пользу вооруженного и до омерзения расчетливого человека. Убивать собак неприятно. Убивать людей неприятно, но все всегда можно оправдать весомым «надо» и отмахнуться. Очень удобно, учитывая, что переносить на руках женщин туда сюда, подставляясь собакам, он не намерен.
Машина подъезжает ко входу, но никто не спешит выходить. Двадцать секунд – этого времени вполне достаточно, чтобы выглянуть из окна прямо возле двери и выйти. Только по этой причине и, разумеется, некотором беспокойстве за Эстер, Моран, сматерившись, выскакивает, хлопнув дверью, но не глушит двигатель. Он врывается в дом именно в тот момент, когда женщина падает со ступеней. То есть прямо на глазах у стрелка происходит вполне закономерное явление – последствие халатности, недосмотра и излишней – доверчивости ли – наивности. У мужчины, конечно, нет времени на размышления, но черная ряса вполне может случить достаточным оправданием к странному и нелогичному поступку – поверить, действительно поверить нелепому спектаклю одного актера со слезами и красивым испугом.
Есть вещи, которые помимо нашей воли слишком прочно укрепляются в нашем сознании. К самым сильным можно отнести детские уроки, переживания или чьи-то слова. Огастес Моран был человеком консервативным во всех смыслах этого слова. Более того – представлял собой именно тот образ, который зиждется на стереотипах и часто служит поводом ко множеству шуток. Неотъемлемой его чертой, при характере достаточно суровом – почти жестоком – была, как это ни странно, редкостная набожность. Во что бы сам Моран младший сейчас не верил, чем бы не жил, какие бы убеждения не имел – тема религии, как нечто запретное, неприятное, но все-таки стремящееся к слепой чистоте, была одним из самых его странных слабых мест. Будто бы не он сам помогал перевозить в якобы партии священного писания кокаин через австро-венгерскую границу, когда его напарник сидел рядом в черной сутане и с до нелепого серьезным видом перебирал в руках четки. Вот и сейчас, запоздало, когда Николс пересчитала ступеньки, а монахиня маячила на лестничной площадке прямо напротив входа – Моран прекрасно видел ее заострившиеся черты, которые скрывали за собой многим больше, чем хотелось бы видеть любому нормальному человеку. Башер видел зверя. Не такого, какими были собаки, рыщущие на улице несколькими минутами ранее. Мужчина не спешил доставать оружие – сделал шаг вперед, бросив разве что короткий взгляд на распростершееся тело. Будто терзаемая любопытством, противница осторожно спустилась на две ступени ниже. «Ближе,» - мысленно взмолился Себастьян, будто бы откупаясь, приблизился еще. Слова не нужны – они слишком разные и прекрасно это понимают. Женщина знает, что этой жертве-охотнику нет дела до ее убеждений, что его разум не настолько острый и алчущий правды, чтобы посвятить невежду в грандиозные планы напоследок – до того, как вонзить нож в глотку. Мужчина знает, что врага не выйдет отвлечь какими-то словами и стрелок только больше рассеет собственное внимание. Они молчат, постепенно сближаясь, на инстинктивном уровне понимая друг друга. Четыре, шесть, семь… Точка, откуда потребуется время к отступлению, откуда будет требоваться время, чтобы совершить скачок вперед, вцепляясь в лицо сопернику. Моран выхватывает револьвер и стреляет. Конечно, первоначальное движение – позыв – не ускользает из внимания монахини, только она уже не успевает что-либо предпринять. Бегство – положиться на удачу и рвануть вверх по лестнице, как после смерти адвоката. Чуть выше сердца, но и этого вполне достаточно. Помеха устранена. Себастьян проводит рукой по лицу, будто пытается снять скопившееся напряжение и отмечает мимолетом, что даже на лбу выступил пот.
«Стареешь, полковник»
Он поднимает Эстер с пола – вроде жива – кладет на диван, чтобы после нехитрых махинаций с огнем, отнести в машину. Уж там-то с ней ничего не случится. Наскоро восстановив пламя в старомодном камине и подкинув несколько поленьев, Моран устремляется на кухню. Он отметил газовую трубу еще когда тщетно пытался открыть окно, чтобы закурить – вот и его сигарета – газовые конфорки, которые тут же включаются простыми поворотами переключателя. Понадобится достаточно времени, чтобы газ расползся по коридору и оттуда в гостиную, но этого хватит. Газовый баллон, от которого шла труба, был непривычно огромный, так что Себастиан воспринял это чуть ли не как одобрение неба. Забрав сумки, он заглянул в комнаты, удостоверившись, что никто не решил вдруг восстать из мертвых и устроить сюрприз. Когда он сел в машину, создалось впечатление, будто вот она -  моя крепость, вот мой дом родной - чувство почти спокойствия и защищенности.